|
1. ПРЕЛЮДИЯ
Это нам сейчас, спустя почти 200 лет, кажется, что Французская революция сверкнула как молния, а потом долго грохотали отголоски войны по всей Европе. На самом деле вся эта бодяга тянулась почти четыре года. Депутаты генеральных штатов, собранные решить финансовые затруднения королевства должны были, всего на всего, более справедливо перераспределить налоги. Но ни дворянам, ни духовенству совсем не улыбалось лишаться своих привилегий. Они тянули, бодались над каждым словом, придирались к каждой букве новых законов. Да и буржуазия, в общем-то думала о своих финансовых интересах. А народ смотрел на весь этот фарс и потихоньку зверел.
Как это иногда бывает, люди, вступив, сначала вполне интеллигентную дискуссию, в пылу спора переходят на личные оскорбления и расстаются уже смертельными врагами. Так и депутаты, начав с верноподданнических заявлений, потихоньку левели и левели и, убедившись в неспособности короля, стали уже требовать изменить социальный строй. Людовик слишком поздно спохватился, куда его завела бесхребетность. Своим поведением он вызвал ненависть и у аристократов и у революционеров. Но до самого последнего момента никто не собирался его свергать. Левые планировали вынудить его подписать конституцию и оставить главой исполнительной власти с цивильным листом в 25 миллионов ливров, правые надеялись заставить короля вооруженной силой разогнать всю эту "свору болтунов". И опять он не мог окончательно решиться ни на что. Вооруженный конфликт против народных представителей становился с каждым новым днем все более опасным. Народ создал Национальную гвардию, а армейские части ясно дали понять, что в революцию стрелять не будут. Просить помощи у иностранных государей - значит поставить королевство в вассальную зависимость от них. Как ни поверни, власть все равно ускользала из рук. Людовик напоминал собою капризного мальчика, который разбил любимую мамину чашку. Он твердо знал, что наказание не минует, но врал и изворачивался в надежде оттянуть время, авось случиться нечто такое, что про него забудут.
Но тогда, 20 апреля 1792 года, объявляя войну, он был спокоен и решителен, будто принял окончательное решение. Людовик будто спешил. Прежний австрийский император умер. Новый еще не успел короноваться. Из чисто французской вежливости можно было бы подождать хотя бы немного, но война была объявлена Францу I , официально пока еще королю Богемии и Венгрии.
Впрочем, депутаты отнеслись к этому одобрительно. Все логично: Если воевать, то именно сейчас. В Австрии пока еще неустроенность. В австрийской Бельгии вообще революция. Ее можно легко оторвать от империи, и тогда левое крыло Французского королевства будет надежно прикрыто от австрийского вторжения. О том, что вторжение рано или поздно будет, не сомневался никто.
Так уж сложилось, что все несчастья, происходящие с Францией, общественное мнение связывало с королевой. "Проклятая австриячка", "Мадам Вето" (В том смысле, что она настоятельно ратовала за сохранение права вето короля над решениями Законодательного собрания.), "Мадам Дефицит" - это, пожалуй, самые невинные прозвища, которыми ее величала парижская беднота. Еще бы - она тратила миллионы на бриллианты, в тот момент, когда народ голодал. Король, дабы показать свое единение с нацией, надел красный фригийский колпак и трехцветную кокарду, а королева собрала на банкет гвардейских офицеров, где они топтали эти символы свободы. Она всегда интриговала в пользу Австрии, в разрез Французским национальным интересам. Она стремилась тайно вывезти короля из Парижа и даже из страны. Где спрашивается, задержали эту злонамеренную карету? По дороге в Эльзас. А там, у злобного маршала маркиза де Буйие было под ружьем 90 батальонов пехоты и 104 эскадрона кавалерии. А за границей под теплым австрийским крылышком 8000 роялистов -эмигрантов. И куда, спрашивается бежал этот самый злобный маркиз, когда солдаты, правильно поняв его предательские приказы, отказались ему повиноваться? - В Австрию! Нет, любезный гражданин, тут явно виден заговор!
Национальное собрание прямо объявило, что король был, похищен и обманут. А кто мог его обмануть кроме собственной жены? Все отлично знают, что она дурачит его всю жизнь. Ахнуть бы не успели, как короля вывезли бы к австрийцам, а ее гнусный папашка Леопольд со своими генералами и нашими предателями аристократами ворвались бы в Париж топить революцию в крови.
Но теперь все будет по-другому, разгром австрийцев заставит королеву прикусить язык. Король-победитель вернет себе законное уважение. Успешная война предоставит новые земли и доходы. Она успокоит бунтующую чернь. Наиболее прыткие отправятся на фронт, а оставшихся можно будет прищемить без особого шума, по законам военного времени. А то, кроме нападок на привилегии аристократов, эти голодранцы все чаще и чаще заглядывают в карманы порядочных граждан. И так да здравствует война!
2. СТРАННАЯ ВОЙНА
Увы, когда войну затевают из-за одних политических интриг, она редко идет по задуманному сценарию. Вместо легких побед и звонких фанфар Францию ожидали сплошные неудачи. Во первых, выяснилось, что воевать придется не только с австрийцами. Прусский король двинул к границам своих грозных гренадер. Еще в 1791 году он заключил с императором Леопольдом тайный пакт. Австрийский государь действительно собирался заступиться за дочку и зятя: "Суверенные права" королей (ведь конституция вырвана у Людовика силой) необходимо защищать. Трудно перечислить все, что от Франции хотел получить Леопольд всегда отличавшийся отменным аппетитом, но Фридрих Вильгельм был весьма скромен. Он планировал оттяпать себе только Эльзас. Рядом с интервентами бодро маршировала армия эмигрантов под командованием принца Конде. Оживились роялисты и с в самой Франции.
А что же патриоты? Еще в 1791 году под давлением законодательного собрания Людовик дал санкцию на формирование трех пятидесятитысячных армий, которые должны были прикрывать северо-восточные границы. Однако, по большей части все эти тысячи были на бумаге. В военном министерстве не хватало ни средств, ни денег. При Кеврене французские войска разбежались, убив своего собственного командира - генерала Диллона. Другая, самая боеспособная, армия топталась на месте, поскольку ее командиру маркизу Лафайету вздумалось отправиться в Париж, чтобы участвовать в политических играх. Солдаты были готовы сражаться, но вот офицеры дезертировали непрерывным потоком. Причем многие из них вскоре оказывались в лагере интервентов. Те, кто должен был защищать родину, присоединялся к ее захватчикам.
Когда обо всем этом стало известно в Париже, город затрясло от ужаса. От излишней самоуверенности правительство впало в самую настоящую панику. Именно тогда Законодательное собрание не издало, а почти выкрикнуло "Отечество в опасности!". По всей стране начали лихорадочно формировать батальоны добровольцев. Но разве могли наскоро набранные вчерашние ремесленники и конторщики противостоять ветеранам семилетней войны, профессионалам, закаленным в десятках сражений? Генералы писали военному министру: "Многие ...ни по возрасту, ни по росту, не по силе не годны, что бы носить оружие. Из волонтеров имеет одежду самое большее, половина, и вообще с обмундированием дело обстоит очень плохо..." О дисциплине эти люди имели самое смутное представление. Командиров они выбирали из собственных рядов, стало быть и слушались их, только когда сами хотели. Боевая выручка их хромала, даже не на две, а на все "четыре" ноги. Линейные полки старой армии были, конечно, более боеспособны, но преданные офицерами, павшие духом они пятились от интервентов, и конца их отступлению не было видно. 23 августа сдалась крепость Лонгви. 2 сентября крепость Верден. Случилось самое худшее - пояс укреплений вокруг столицы был прорван. Враги могли торжествовать. Дорога на Париж была открыта. Казалось, что сопротивляться нашествию бессмысленно.
Что же спасло Париж, Францию, нацию, революцию? - Французская артиллерия.
3. ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО АРТИЛЛЕРИСТАМ
Семилетнюю войну Франция с позором проиграла. Мало того, что она потеряла целую страну за океаном - Канаду, самое обидное, что Старый Фриц громил доблестные французские войска, как хотел. После войны, естественно, наступает время подводить итоги и исправлять ошибки, дабы в следующий раз не сесть в лужу. "Разбор полетов", как сказали бы сегодня. Король и военный министр подошли к этому вопросу со всей "ответственностью".
Для начала в 1781 году они выпустили указ, согласно которому все лица "низкого" происхождения были исключены из офицерского состава, кроме артиллерии и инженерных войск. Возможно, король хотел таким шагом привлечь на службу лучшую, с его точки зрения, часть нации - дворянство. Однако из-за одного росчерка пера армия лишилась самых опытных и храбрых офицеров, взамен приобретя изнеженных лоботрясов, которые карьеру стремились делать не на полях сражений, а через родственников. Впрочем, господа аристократы великодушно предоставили выходцам из народа корпеть над математическими расчетами, махать лопатами и катать тяжелые орудия. Сами они предпочитали гарцевать на конях перед привилегированными эскадронами. Ведь это так по-рыцарски. Ну, в крайнем случае, отправлять в атаку послушные батальоны мановением снятой перчатки. Вот так и получилось, что для талантливых представителей народа единственная дорога для карьеры начиналась в артиллерийских училищах. (Военные инженеры обучались там же и приходили в армию в чине артиллерийских поручиков.) Отбор был очень строгим. Курсанты, получившие шпагу, чувствовали себя людьми, поборовшими судьбу, отнюдь не теми, кто "дал себе труд только родиться". Даже рядовой состав в батареях резко отличался от пехотного. Здесь совсем не достаточно было вколотить деревенскому увальню 12 ружейных приемов и божий страх перед капралом больший, чем перед противником:
"…Бомбардир есть первого или старшего класса рядовой артиллерист, который кроме фрунтовой службы, должен знать название всех частей артиллерийского орудия, их принадлежности, снарядов и прочего, к артиллерии относящегося. Должен уметь снимать со шкалы калибры орудий и поперечники ядер, бомб, гранат и прочих снарядов; делать к орудиям всякого рода заряды, снаряжать бомбы, гранаты, зажигательные ядра (брандкугели) и каркасы; а так же делать светящие ядра и проводить все прочие работы артиллерийской лаборатории. Должен уметь заряжать не только пушки, но и гаубицы и мортиры, их наводить и стрелять. Должен уметь укладывать, как следует, в ящики и фуры для похода разные заряды, снимать орудия с лафетов и накладывать на лафеты. При случае же перевозки артиллерии на суднах, должен знать, как что разобрать и уложить лучшим образом."
Перед такими подчиненными, особенно если они служат не первый десяток лет, особо не по задираешь нос, даже если и закончил школу с отличием. Они не сольются в безликую массу пехотного строя. Их не много, но каждый из них - личность. Кроме того, постоянная опасность взлететь на воздух по неосторожности, слаженная до самозабвения работа расчета, где жизнь зависит от усердия каждого, порождали некий ореол огненного братства. Не удивительно, что почти все артиллеристы были республиканцами и патриотами. Дезертирство и разложение на почве политических разногласий их почти не затронули. Они дружно встали на защиту родины.
4. ЧУДО ВАЛЬМИ
Как это ни странно, очень большую помощь защитникам Парижа оказал командующий прусской армии герцог Брауншвейгский. Издавая, свой манифест 25 июля 1792 года он, наверное, считал, что вносит этим документом раскол в ряды Французской армии. Герцога сбила с толку официальная легенда войны. Ведь все эмигранты хором не уставали повторять, что народ в целом - как всегда бестолковая скотина, преданная трону, что мутит воду кучка злодеев и негодяев. Достаточно взмахнуть перед ними обнаженным клинком и одни в страхе разбегутся, а другие покорно склонят головы. Вот герцог и заявил, что король Людовик одобряет нашествие, что войска двух держав вступают во Францию для защиты короля и для жестокого наказания бунтовщиков. Все, кто будет сопротивляться, будь то солдаты, национальные гвардейцы или просто жители, будут рассматриваться как мятежники. Они будут уничтожаться немедленно, а их дома разрушаться и сжигаться.
Тут поднялись даже те, кто сначала решил благоразумно переждать смутные времена, не вмешиваясь ни во что. Все прекрасно понимали, что интервенты подожгут дом, а уж потом будут выяснять, кто тут бунтовщик, а кто нет. Манифест укрепил уверенность в предательстве короля и спровоцировал революцию 10 августа. 12 августа на волне народного гнева была провозглашена республика. Двум армиям Мозельской (Стоявшей у Седана ) и Рейнской (прикрывавшей Мец) приказали идти на соединение, защищать Париж. После ряда маневров они соединились у небольшого селения Вальми. Командование взял на себя генерал Дюмурье, ветеран семилетней войны, бывший военный министр. Всего французов было около 53 тысяч. Множество плохо обученных волонтеров, но зато все были полны яростного воодушевление. Общая беда собрала под одним знаменем и крайних максималистов, устроивших перед отправкой на фронт кровавую бойню в тюрьмах, где якобы сидели предатели, и умеренных, мечтавших о конституционной монархии.
Какие удивительные выверты встречаются в человеческих судьбах! Через ряды волонтеров деловито спешит адъютант командующего, гражданин Филипп Эгалите. Совсем недавно он отрекся от титула герцога Шартрского и принял фамилию "Равенство" (эгалите). Сейчас ему и в кошмарном сне не приснится, что спустя годы он будет править Францией под именем короля Луи Филиппа. Рядом распоряжается расстановкой орудий маститый генерал. Это Шодерло де Лакло, незабвенный автор "Опасных связей". Ну, его-то присутствие здесь вполне логично.
Кстати, если по боевым качествам и снабжению французская армия оценивалась профессионалами гораздо ниже прусской, то по количеству артиллерии она превосходила ее на порядок. Пушек было почти четыре сотни, на них и уповали.
Следуя сухому изложению фактов, современники приблизительно писали так: 20 сентября у селения Вальми прусские войска после артиллерийской канонады предприняли попытку наступления на позиции французов. Она не принесла успеха. После этого они отступили на исходные позиции. Настоящего сражения, по сути, не состоялось. Общие потери с обеих сторон составили около 500 человек.
По мнению многих авторитетных историков, неудача пруссаков не носила столь серьезного характера, чтобы вызвать последующее отступление. Действия их войск имели столь жалкий характер, что напоминали скорее демонстрацию наступления, а не серьезную атаку. Это породило впоследствии многочисленные легенды. Ученые мужи проницательно вещали, что-де прусский король пришел к выводу, что война из увеселительной прогулки грозила стать затяжной и жестокой дракой. Перед Пруссией маячил новый раздел Польши, и Фридрих Вильгельм предпочел иметь синицу в руках, чем таскать горячие каштаны из огня ради интересов Австрийской империи. Если бы Людовику вернули бы трон, то, естественно, его австрийские родственнички, через ту же Марию Антуанетту распоряжались бы во Франции, как хотели. А ведь у австрийцев со времен Семилетней войны были к Пруссии территориальные претензии. Так для чего плодить на будущее сильных врагов? Бог с ним с Эльзасом, свое бы уберечь.
Эмигранты, вынужденные отступить вслед за пруссаками кидали камни не в короля. Они открыто обвиняли в предательстве прусского командующего герцога Брауншвейского. Некие осведомленные люди говорили, будто герцог получил взятку от комиссаров французского конвента: те якобы отвалили ему драгоценности французской королевы, и перед игрой бриллиантов маршал не смог устоять. В 1839 году еще одну любопытную версию напечатали в газете "Журналь де виль э де кампань". Автором ее был аббат Сабатье, близкий приятель Бомарше, будто бы именно от него узнавший разгадку трусливого поведения пруссаков. Автор "Фигаро" еще при королевской власти сотрудничал с французской разведкой, а стало быть, знал, что говорил. (Через подставную фирму Бомарше французское правительство снабжало оружием американских повстанцев в годы войны за независимость.) В середине сентября 1792 года один из известных комедийных актеров, Флери, тайно уехал в Верден, где в то время располагалась штаб-квартира прусской армии. Флери с огромным успехом играл роль короля Фридриха II. Мало того, что он был похож на него внешне, он еще умел искусстно гримироваться, удачно копировал жесты и голос. Флери даже исхитрился получить из Берлина старую шляпу, сапоги и сюртук покойного короля. И вот теперь французская разведка решила использовать талант Флери сыграв на суеверии нынешнего короля. Фридриху Вильгельму, большому почитателю оккультизма, в темном помещении представили "Призрак покойного дядюшки". "Призрак" сообщил, что австрийцы обманывают племянника, что, если он продолжит наступление на Париж, то Пруссии и ему самому угрожают неисчислимые бедствия. Потрясенный король воспользовался первой же заминкой в наступлении и приказал трубить "домой". Если бы почтенные историки повнимательнее прочитали изложение сражения, им не нужно было бы придумывать такие фантастические истории. Впрочем, наверное, нельзя их судить слишком строго. Чтобы понять происходившее, нужно было быть артиллеристом.
В атаке пруссаков не было ничего необычного. Под покровом тумана они маневрировали, стараясь окружить расположившихся на высотах французов. Когда туман рассеялся, они начали приближаться, дабы расстрелять залпами в упор плотно стоящие французские части. Их для этого и муштровали. Единственные из всех европейских солдат, пруссаки могли выпускать по 3-4 пули в минуту! И вдруг на них обрушился ураганный артиллерийский огонь. Четыреста пушек! Какая ужасающая сила! Пушка на каждые сто человек! Не прерви пруссаки атаку, она окончилась бы только одним: ВСЯ прусская армия легла бы под картечью. Конечно, какому-нибудь лощеному аристократику, сопровождавшему пруссаков, могло показаться странным, что они шарахнулись от французских пушек, как черт от ладана, ведь он не мог себе даже представить всех последствий канонады. Вот и пошли легенды: подкупы, призраки и так далее. А ведь 12- ти фунтовая пушка могла швырять на 500 метров 40 картечных пуль со скоростью до 2-х выстрелов в минуту. Это вам не оленей на охоте валить! Конечно, потом у Фридриха Вильгельма могло возникнуть много всяких разумных оправданий отступления - и боязнь затяжной войны, и интересы Пруссии и тому подобное всякое, но сначала он со всей своей сворой конкретно получил по сусалам от лучшей артиллерии Европы, а значит и мира: Французской артиллерии!
5. ПУШКИ И РЕВОЛЮЦИЯ
Возможно, революционному конвенту не нужно было казнить короля Людовика. Держали бы всю королевскую семейку под арестом, интервенты потоптались бы еще некоторое время и смирились с республикой. Но в истории не бывает сослагательных наклонений. Да и в том бардаке, в дикой борьбе фракций и партий за власть вполне могли найтись деятели, которые использовали бы Людовика как знамя, да еще и передали бы его в руки австрийцам. То-то пролилось бы кровушки, причем без всякой пользы. А так, подавив Францию военной силой через 20 лет и вернув Бурбонов на трон, все государи Европы, вместе взятые, не рискнули покуситься на завоевания революции. Людовик XVIII, скрипя зубами, подписал Конституционную хартию, закрепив отмену сословных привилегий, всеобщее налогообложение, свободу личности, неприкосновенность распроданных церковных и эмигрантских земель, перешедших в руки крестьян и буржуазии.
Многим тогда в 1792 году показалось: нет короля, нет проблемы, нет обратного пути к абсолютизму. И получили новую вспышку интервенции. Для всех королей стало делом чести отомстить злодеям, пролившим монаршую кровь. Ряды врагов Франции пополнили: Англия, Голандия, Рим, Неаполь, Испания и Германская империя. Все остальные монархи так или иначе выразили державный гнев. Екатерина Великая, обычно из чувства противоречия манкирующая общественным мнением, и та брезгливо скривила губы, и вместо слова "якобинцы" явно произнесла "жакобинцы" (Нечто среднее между жаками и жабами.) Возможно, парижане и оценили бы ее юмор, но в ту пору им было не до смеха - 1793 год начинался трагически; сплошные неудачи в Бельгии; измена Дюмурье. Горечь отступления, истерия террора. Разложение внизу и бардак вверху. Нарбон, Лебрен, Дюкорталь, Серван, Дюмурье, Паш, Бернонвиль, Бушот - вот неполный список военных министров сменившихся за три года. О каком военном строительстве можно вести речь?!
Лафайет объявил о том, что не может сражаться за проходимцев, захвативших власть, и предпочел пересесть из генеральского седла в австрийскую тюрьму. Дюмурье переметнулся к принцу Корбугу и прихватил с собою арестованного им министра Бернонвиля. Бывших аристократов шокировала революционная кровожадность, но предавать не только Родину, а даже бывших друзей, они не стеснялись. В конце концов, пост военного министра сначала неофициально (таковым в то время считался деагог Бушот), а потом уже по-настоящему занял Лазарь Карно. Возможно, его тоже не устраивало правительство, но Робеспьеры приходят и уходят, а Франция остается. Карно не лез в политические дрязги, он до самозабвения работал над оперативными планами. Новый министр привлек в свою команду даже бывших эмигрантов, лишь бы были стоящими людьми. Он яростно защищал их, не боясь обвинения в потере классового чутья.
Конечно, фанатиков террора его позиция бесила, как разъяренных быков красная тряпка, но при всей своей революционной истерии они отлично понимали: Карно незаменим, из всех членов Конвента он один был военным специалистом. Робеспьер как-то сказал Камбону: "Я очень сожалею, что ничего не понимаю и ничего не могу разобрать в этих линиях и красках, которые вижу на планах и картах. Ах, если бы в молодости я выучился военному искусству, то ныне я не был бы принужден уступать ненавистному Карно, когда дело идет о наших армиях".
Когда-то, еще артиллерийским поручиком Карно писал о роли военного инженера: " ...Он должен быть там где, раздаются громы; но не он управляет ими: он наблюдает их для того, что бы своим искусством сохранить других, не думая о собственной безопасности". Юношеское кокетство? Нет, скорее пророчество о собственной судьбе. И если Карно не примыкал к политическим партиям и группировкам, то дух времени он все-таки чувствовал великолепно. Французские войска, плохо дисциплинированные почти не обученные (им просто некогда было обучаться), были неспособны к сложным маневрам. Но им и не нужно было маневрировать. Это иностранные маршалы вдолбили себе в голову, что сражение - крайность, что солдат нужно тратить разумно, они дороги. Обойдя, отрезав противника, можно заставить его очистить территорию. Да, раньше так и было. Но волонтер 1793 года шел не маневрировать, он шел драться. Ему нужно было победить и вернуться домой. Война для него не профессия, за которую он получает деньги и тянет время, а досадная необходимость. В конце концов, если нужно, то он готов умереть, жила бы Франция, республика, товарищи. И не маршировать нужно, а наступать. И не стрелять, а штыком. Но, как музыка для танцев, ему нужен был пушечный гром. Ведь пушки такие огромные, такие страшные, даже для своих, чего говорить о врагах! И после канонады наверняка противники погибнут, а если не погибнут, значит, разбегутся, а если не разбегутся, ну, тогда содрогнуться и их легко будет снести штыками. Никогда до того ни одна армия в мире не была насыщена таким количеством артиллерии (вспомните Вальми). Республиканцы катали пушки за собою, чистили и закрывали своими телами. Почти в каждой песенке того времени слышался пушечный гром.
Карно, отправивший на фронт 14 армий, должен был учитывать все это. Ему нужно было резко увеличить количество артиллерии, и он нашел человека, который сделал это.
6. СТАРИНА МОНЖ
В мезьерской школе, где в свое время обучался Карно, преподавал чудаковатый профессор. Широкое лицо, сплюснутый нос, толстые губы - его никак нельзя было назвать красавцем. Говорил он скороговоркой с неправильным произношением. Но ученики любили его. Они рассказывали про него разные смешные истории, о его женитьбе на вдове, о его донкихотстве и принципиальности. Они инстинктивно чувствовали, что он тоже любит их, ведь он никогда не жалел своего времени на занятия и часто на лекциях подходил к озаботившемуся слушателю и говорил: "Друг мой, я повторю с того момента, с которого ты перестал меня понимать". Свое воодушевление наукой он умел передать им. У Монжа не было бездельников и отстающих. О своей карьере он вовсе не заботился и если из простого репетитора стал профессором, то только после смерти своего начальника, естественным путем заняв освободившееся место. Как это не удивительно, но этот добрейший человек был одновременно и величайшим ученым своего времени.
Монжа недаром называли "отцом начертательной геометрии". Планы архитекторов и инженеров при помощи его математических формул превратились из инстинктивных откровений в науку. Свою обожаемую математику Монж стремился приложить к любой области. Он был энциклопедистом, как любой ученый того времени, и по настоянию Тюрго стал экзаменатором гардемаринов, выезжая в Париж на полгода. Он не давал кандидатам никакого снисхождения, не взирая на титулы и богатство, от будущих адмиралов на экзаменах только пух летел. Эта скандальная слава привела его даже временно на пост морского министра, когда во время революции аристократы в адмиралтействе разбежались, а преданные нации моряки лихорадочно искали авторитетного человека. Впрочем, флот в то время был задвинут правительством в "самый дальний угол".
Карно вспомнил о своем учителе и вытащил его для более насущных дел, ведь Франция перед вторжением интервентов остро нуждалось в боеприпасах. Прежде в королевстве этим вопросом занимался гениальный Лавуазье. Помимо своих научных изысканий, он увеличил производство пороха за год в четыре раза. За ним очень нервно следили англичане, они несколько раз предлагали ученому политическое убежище, пугая ужасами будущей революции. Лавуазье отказался. Для того, чтобы получать деньги для своих опытов по химии он занимался откупом. Бедный ученый так до последнего момента не понял, в чем его вина и кто спровоцировал гнев бедных парижан, вообразивших, что он лишает их куска хлеба. Лавуазье отрубили голову. Без пороха ружья превращаются в дубинки, а артиллерия в бесполезные бревна.
За порох взялся Монж. С серой и углем проблем не было, но селитру Франция ввозила из Индии. Теперь эту дорогу закрывал весь английский флот. Наверное, экс-морской министр испытывал глубокое моральное удовлетворение, когда натянул нос всем английским адмиралам придумав, как и где добывать селитру во Франции. Инструкции Монжа были разосланы по всей стране. Дни и ночи патриоты рылись в земле, в хлевах, даже на кладбищах. До 89 года Франция потребляла не более миллиона фунтов селитры в год, стараниями Монжа и патриотов за десять месяцев добыли двенадцать миллионов! Но получить составляющие части - это далеко не все. Пороховые мельницы, число которых было весьма ограниченно, все равно не успели бы их переработать. Тогда Монж придумал положить в обыкновенные бочки медные шары. Эти мельницы в миниатюре можно было разместить в любом дворе, и Франция превратилась его стараниями в огромный пороховой завод. Конечно, без всеобщего народного воодушевления и помощи не только мужчин, но даже женщин и детей эта огромная работа не могла бы быть выполнена, но и без гениальной головы Монжа ничего бы не получилось!
Пушки в то время делали из чугуна и бронзы. Чугунные пушки отливать было проще, но они были гораздо тяжелее. Как правило, их использовали на флоте или в крепостях. Число чугунно-пушечных заводов Монж увеличил с четырех до тридцати. Вместо девятисот орудий в год они отливали тридцать тысяч. Два медно-пушечных завода стараньями Монжа выросли в пятнадцать. Они стали выпускать семь тысяч орудий. Это при условии, что медь ранее привозилась из России и Швеции.
Революционеры поступили по примеру Петра Первого, они сняли с церквей колокола. Правда, состав колокольной меди не подходил для производства пушек, но Монж организовал химиков и получил новые способы отделять медь от олова. Ранее для производства были необходимы глиняные формы орудий, но Монж предложил лить в песок. Первую пушку, полученную таким способом, испытывали на Марсовом поле. Весь Париж рукоплескал успешным результатам. Днем Монж не вылезал из мастерских, по ночам писал наставления "О пушечном искусстве". Рядом с ним трудился его старый приятель Бертолле, так же беззаветно преданный своему делу. Все, что не относилось конкретно к вопросам обороны и вооружению армии, казалось им несущественным. Они стойко переносили голод и холод, Монж питался в основном хлебом, подшучивая над собою: "...депутат Ниу шептал своим товарищам: Монж начинает роскошествовать: он ест редиску!" Однажды Г-жа Монж узнала, что на ее мужа и Бертолле написан донос. Она побежала к Бертолле, и великий химик задумчиво пробормотал: " Очень возможно, что нас осудят и поведут на гильотину, но это случится не раньше чем через восемь дней", а Монж в тон ему позже добавил: "Самое главное, что мои литейные чудесно работают".
Судьба пощадила их обоих. При императоре они достигли чинов и славы. Наполеон не выдвигал бездельников. Монжу и Бертолле - обоим - вдосталь пришлось поколесить по свету (и даже сплавать в Египет), потрудиться и головой, и руками, послушать пушечного грома и посвист пуль. Но это случится уже потом, а в 1794 году над Францией начала всходить новая звезда.
7. ПУШКИ БОНАПАРТА
Бонапарт был дворянином, но таким захудалым и, к тому же, корсиканским, что для его карьеры была только одна дорога - артиллерийская школа. С десяти лет он учился во Франции и твердо усвоил, что никто за него лямку тянуть не будет. Говорят, он был нелюдим и чурался развлечений. Еще бы не чураться - на развлечения нужны деньги, а книги можно читать бесплатно. Вот он и читал, а когда прогуливался, то левую руку держал за спиной: в ней он прятал заштопанные перчатки. Встретив начальство, Бонапарт вытягивался, прижимая левую руку к ноге, а правой свободной, отдавал честь. Замечательный жест Наполеона - всего на всего дань полуголодной юности.
Ветер свободы 1789 года расперил крылья его надежд. Бонапарт почувствовал, что в новые времена он может стать кем-нибудь получше, чем гарнизонным чудаком. Наполеон жадно стремиться к знаниям, ведь они, и только они - его единственный капитал. В этот период он слушает лекции Монжа (добившись власти, он не забудет своего профессора). Увы, внезапная кончина отца вынуждает Бонапарта вернуться на Корсику. На Корсике тоже дует ветер свободы, но в лоб французскому. Кем бы стал Наполеон, если бы мятежный Паоли, принял его в число своих соратников? Начальником артиллерии повстанцев? Но судьбе было угодно распорядиться по-другому.
На семейство Бонапартов обрушился гнев сепаратистов за профранцузские настроения. Еще бы, ведь молодой Наполеон ходит в королевском мундире! В результате все Бонапарты оказываются во Франции, нищие, но, слава Богу, хотя бы живые. Так и случилось, что в заботах о пропитании семьи Наполеон был оторван от дороги героев до лета 1793 года. Осада Тулона, откуда он начал свою головокружительную карьеру, была неожиданностью и для него, и для правительства Франции. Юг страны из глухого захолустья в результате контрреволюционного мятежа моментально превратился в край, кипящий страстями и кровью. Роялисты впустили в тулонскую крепость десант интервентов: 3000 англичан, 4000 неаполитанцев, 2000 сардинцев и 5000 испанцев. Чтобы противостоять им, французы выгребали солдат, откуда попало, ведь все основные силы республики были задействованы на фронтах.
Патриоты Кюжа и Боссэ встали под ружье. Из Итальянской армии срочно перебросили 6000 человек. Возглавил осадную армию Карто, бывший художник. Стоит ли удивляться, что начальником артиллерии прислали молодого, никому не известного Бонапарта. Он просто подвернулся под руку! Артиллерия представляла из себя: три конные батареи (это 4-х фунтовые "пукалки" против одетых камнем бастионов), две полевые батареи пришедшие с "итальянцами" (максимум 12-ти фунтовые орудия) и восемь штук 24-х фунтовых орудий, которые притащили из марсельского арсенала. В своих воспоминаниях Наполеон писал, что долго трясся от смеха, когда увидел, что гренадеры Бургундии пытались раскалить ядра при помощи кухонных мехов. Возможно, Карто и был неплохим патриотом, но он ничего не понимал в осаде крепостей. Бонапарту пришлось быть и начальником артилерии, и военным инженером, и самому водить солдат в атаки.
Главная заслуга Наполеона не в том, что он за короткий срок умудрился собрать под Тулоном необходимый осадный парк (тоже, кстати, административный подвиг по тем временам), а в том, что он правильно сумел поставить перед собой стратегическую задачу осады. Сколько нужно орудий и какого калибра, чтобы проломать бреши в стене, это мог бы определить любой грамотный артиллерист. Как и куда прокопать траншеи, чтобы постепенной атакой занять форты Фарон, Руж, Блан, Сент-Катрин, мог бы любой опытный инженер. Для правильной осады было нужно всего-навсего 60 000 солдат, необходимая материальная часть и, главное, время, которого у республиканцев не было. (Английский флот мог запросто подбросить осажденным значительные подкрепления). Но понять, что отрезанный артиллерийским огнем от моря город сам падет в руки республиканцев, для этого нужно было быть Бонапартом.
Вначале Наполеон выдержал со стороны начальства больше атак, чем от англичан. Карто раздражал слишком деловой артиллерист, и генерал со всем пафосом невежды стремился показать, что именно он здесь хозяин. Карто стремился нагрузить Бонапарта разными идиотскими с точки зрения последнего поручениями. То он распоряжался соорудить батарею между двух фортов роялистов, она-де сможет обстреливать два форта одновременно, хотя даже по простому здравому рассуждению было понятно, что насыпанная на скорую руку, поражаемая с двух сторон вражескими снарядами она погибнет, не принеся никакой пользы. То он приказывал Бонапарту приволочь из Марселя гигантскую кулеврину, осколок минувших эпох. Она-де своим умопомрачительным калибром сотрет с лица земли все и вся. Наполеон сопротивлялся, как мог, он уговаривал, объяснял, убеждал. Кулеврину он все-таки приволок. Ведь неграмотная революционная армия вдруг уверовала в нее, как в господа Бога, а неповиновение приказам в те времена вело прямой дорожкой на гильотину. Но терпение в капитане постепенно истощалось. В конце концов, Бонапарт, имевший массу добродетелей, кроме сдержанности, не выдержал.
Конечно, он весьма рисковал, манкируя приказами, но выполнять волю дурака все равно означало поражение, смерть от врага или от своих. Он организовал две батареи - Горы и Санкюлотов, которые обстреливали английский флот. Они потопили несколько шлюпов и повредили четыре линейных корабля. Спасли молодого артиллериста англичане. Они атаковали его батареи, поставленные почти вопреки воли начальства, так яростно и такими силами, что всем стало понятно, какое огромное значение враги им придают, и как их опасаются. К великому счастью для Наполеона, в армии в то время присутствовал народный представитель Гаспарен, наделенный чрезвычайными полномочиями. Гаспарен был умным человеком,
|
|
