СЕРИЯ П. СБОРНИКИ НАУЧНЫХ ТРУДОВ

ВОЕННОЕ ДЕЛО НАРОДОВ СИБИРИ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ

ВЫПУСК 1

■

Новосибирск 2004

О. А. Митько

ЛЮДИ И ОРУЖИЕ

(воинская культура русских первопроходцев и коренного населения Сибири в эпоху позднего средневековья)

«Людей было мало, мужей было много»

Одним из последних крупных сражений в истории Сибири был бой на реке Орловой в 1747 г., в результате которого военная экспедиция полковника Пав-луцкого потерпела поражение от отрядов чукчей*. Серьезная неудача вынудила русскую администрацию сместить акценты во взаимоотношениях с оленеводами и морскими охотниками. Победы, достигнутые с помощью «московского товара», оказались менее громкими, но гораздо более эффективными, хотя примерно в это же время академик Г. Ф. Миллер отметил, что «взятие и наполнение народом чужих и незнаемых земель» Сибири было совершено исключительно благодаря российскому оружию [1]. С тех пор эта точка зрения, став своеобразным постулатом концепции «сибирской колонизации», надолго за- крепилась в исторической науке. Историки спорили в основном лишь о том, кто был инициатором похода за Урал и какое значение это событие имело для дальнейшего развития народов Сибири. Позднее, уже в советское время, активно разрабатывалась концепция мирного продвижения русских землепроходцев и добровольного вхождения местных племен в состав России. Однако слишком очевидные исторические факты противоречили этому одностороннему подходу и требовали более объективного освещения колонизационного процесса. В результате, в науке получил распространение достаточно «всеобъемлющий» термин присоединение, содержание которого включает и военное завоевание, и мирное освоение русскими переселенцами территории Сибири, но все же при всей своей гибкости не отражает глубины и сложности исторических реалий того времени.

К XVI в. этническая карта Сибири сложилась в основных своих чертах. Она включала в себя несколько десятков крайне неоднородных в социально-экономическом, языковом и культурном отношениях этнических общностей, общая численность представителей которых едва превышала 200 тыс. человек. Большинство сибирских народов находилось на той стадии развития, когда постоянные военные стычки определяли характер взаимоотношений между соседями. Нехватка охотничьих территорий и пастбищных угодий приводила, по образному выражению И. Н. Гемуева, к «войне всех против всех» [2].

Очагами войн в позднем средневековье были военно-политические центры

* Этим событиям посвящена статья А. С. Зуева в данном сборнике.

166 О. А. Митъко

местных народов. В Западной Сибири воинственностью отличались ямало-уральские ненцы («каменные самоеды»), южные манси («Пелымское вогульское княжество»), нарымские селькупы («Пегая орда»), обские ханты («остяки Кодских городков»). Военные походы хантов и манси на земли ненцев и селькупов привели к изменению этнической ситуации в междуречье Оби и Енисея. В Южной Сибири енисейские кыргызы подчинили себе «лесные народы» и установили даннические отношения с шорцами, из-за Саян на территорию Горного Алтая постоянно проникали вооруженные отряды сойотов. На крайнем северо-востоке к моменту появления там русских отрядов доминировали чукчи, осуществлявшие вооруженную экспансию не только на соседние с ними территории эскимосов, коряков, ительменов и юкагиров, но и совершавшие набеги на побережье Аляски. Как писалось об участниках этих войн в казачьих «отписках», «люди воист.ы, боем жестоки». Поэтому политика московских властей в отношении присоединения районов, населенных воинственными народами, строилась, прежде всего, с позиции силы. Диапазон средств был чрезвычайно широк: от жесткого военного насилия до мягких, «щадящих» мероприятий со взятием «аманатов». Реализация этой силовой политики была возложена на военно-служилое сословие, и в первую очередь на казачество, которое, в отличие от вольного казачества европейской части России, выполняло еще и самые различные служебные обязанности хозяйственно-административного характера. Хотя все же на первых порах главной задачей сибирских казаков ставилось закрепление за Россией новых территорий и охрана их границ [3]. Причем не может не поражать несоответствие между масштабностью стоявших задач и количеством людей, на плечи которых они были возложены. Так, в Якутске в 1651 г. было всего 453 служилых человека, из них послано на р. Амур 63, на р. Охоту — 35, на р. Индигирку — 31, на р. Колыму — 17, на р. Алазею — 5, нар. Яну — 25, на р. Погичу и р. Хромую — 3. Таким образом, менее полутысячи служилых людей контролировали территорию от Ледовитого океана до Амура [4].

Воинская культура этих первопроходцев Сибири, понимаемая в широком значении как культура профессиональных воинов со своим особым духовным миром с учетом и ее более узкой оружиеведческой части, остается пока еще малоизученной темой. С одной стороны, историков, как, впрочем, и представителей других гуманитарных дисциплин, не может не останавливать недостаток объема и качество исходной информации, необходимой для анализа. А с другой стороны, эта тема, вероятно, как никакая иная, напрямую связана с проблемами этнопсихологии, возможности которой, судя по пестроте различных интерпретаций и сложившихся стереотипов, весьма ограничены. Завоевание Сибири пришлось как раз на тот период, когда вместе с формированием единого централизованного государства шло становление национального характера: сложного, во многом неопределенного и противоречивого, породив-

Люди и оружие 167

шего в дальнейшем «литературные» представления о «загадочной и непонятной» русской душе. И в данном случае многие специфические черты профессионального воина, каковым был казак, являлись общими для русского человека в целом, возможно, с незначительной поправкой на влияние историко-культурных и этнографических особенностей отдельных регионов.

XVI-XVII вв. — это еще и время кардинальных перемен, а в рамках традиционной воинской культуры — обострения противостояния «воина» и «солдата». Появление нового типа оружия привело к революционному перевороту в развитии военного дела, прежде всего тактическом искусстве. Изменилась роль кавалерии, а хорошо подготовленный и закованный в латы воин, практически неуязвимый для всех типов холодного оружия, оказался беззащитным перед огнестрельным оружием. Все формальные и содержательные изменения в области военного дела не могли обойти стороной и Россию. Однако лишь глубочайший кризис «смутного времени» и, как следствие его тяжелых опытов, осознание несостоятельности русского военного строя привели страну к необходимости петровских преобразований, в результате которых за короткий срок была создана самая боеспособная армия в Европе. В то же время на окраинах строящейся империи долгое время сохранялось «допетровское русское общество», которое, как писал историк И. Е. Забелин, «со стороны общего характера своих подвигов, деяний и былей переживало еще древний, эпический склад быта». В этом обществе исходным началом личной деятельности оставалось «богатырство», а центральной фигурой — «сильный человек нашей старины» [5]. Олицетворением этого ярчайшего явления русской жизни и являлось казачество, сохранившее в своей среде элементы дружинного братства с особым психологическим климатом, благодаря которому и происходило успешное продвижение на восток в XVI-XVII вв. и в течение почти всего XVIII в. Для многих людей того времени казачество было своеобразным ответом на потерю личной свободы, а жизнь с оружием в руках означала не только независимость, но еще и возможность «выбора» своей судьбы. Без учета особого психологического настроя первых русских первопроходцев очень многое в сибирской истории, в том числе и военной, понять нельзя.

Основное ядро сибирского казачества сложилось из «государевых служилых людей», переведенных за Урал, ссыльных, «гулящих людей», крестьян и посадского населения Русского Севера и Среднего Поволжья. Однако огромное значение имело появление в Сибири вольных казаков с Волги, Дона, Терека и Запорожья. Именно они принесли с собой военный опыт и традиции воинской культуры. Система их воинского воспитания, боевая подготовка, военная организация и стратегия, тактические приемы, комплекс вооружений, героический фольклор и все то, что можно охарактеризовать как «милитарная пас-сионарность», получили в новых условиях дальнейшее развитие.

168 О.А.Митъко

Во многом парадоксальная ситуация сложилась в отношении изучения традиционной воинской культуры сибирских народов. Благодаря работам археологов, проблемы формирования воинского социума и военного дела в эпоху железа, раннего и развитого средневековья известны гораздо лучше, чем периода, отделенного от нас четырьмя веками. Несмотря на настойчивые поиски как историков, так и специалистов в области боевых искусств и единоборств, «подлинные истоки народной воинской культуры» коренных сибиряков остаются для нас практически неизвестными.

«Сила оружия» была и остается главным аргументом в спорах и военных конфликтах, Именно на этот постулат опираются все рассуждения по поводу отставания сибирских народов в области вооружения, и с ним же связаны широко распространенные представления о том, что победы русских в Сибири и европейцев в Америке и Африке были обеспечены «превосходством ружья над луком». Этот аргумент выглядит настолько логически здравым и очевидным, что, кажется, не требует дополнительных разъяснений. Однако история знает и обратные примеры. В свое время вооруженные копьями и дротиками зулусы сумели сделать то, на что не оказалось способно ни одно европейское войско. По словам Ф. Энгельса, «не имея огнестрельного оружия, они под градом пуль заряжающихся с казенной части ружей английской пехоты — по общему признанию первой в мире по боевым действиям в сомкнутом строю — продвигались вперед на дистанцию штыкового боя, не раз расстраивали ряды этой пехоты и даже опрокидывали ее, несмотря на чрезвычайное неравенство в вооружении...» [6]. В то же время к моменту появления русских у степных народов сохранились небольшие по составу, хорошо вооруженные княжеские дружины батыров («хозон», т. е. хошун), относящихся к знатному военному сословию, за плечами которых были тысячелетние воинские традиции [7]. Именно из среды этих профессиональных воинов выходили непревзойденные бойцы, мастерски владевшие всеми видами холодного оружия, включая и лук. «Стрельцы скоры и горазды», — писали в своих отписках казаки.

Лук и ружье принадлежат к разным видам оружия, но объединяет их общее назначение — поражать противника на безопасном для стрелка расстоянии. В первом случае с применением исключительно мускульной силы, во втором — с помощью взрывчатых веществ. Сопоставление их боевых качеств всегда было темой чрезвычайно привлекательной для исследователей, однако сравнение этих видов оружия на основе выделения чисто формальных признаков не только не корректно по своей сути, но и невозможно. Тем не менее ружье и лук долгое время сосуществовали, ими были вооружены противоборствующие стороны, поэтому вопрос об их эффективности может быть вполне правомерен. В определенной степени можно говорить о сравнении таких показателей, как скорострельность стрельбы, пробивная сила, общая и прицельная дачьность и вес. Причем для лука решающее значение имеет сила

Люди и оружие 169

натяжения, от которой зависят практически все его боевые качества. Наиболее объективные данные могут быть получены при тестировании подлинных образцов оружия, но в силу вполне понятных причин в основном приходится использовать исторические свидетельства, которые, несмотря на свою многочисленность, часто носят лишь описательный характер.

Начиная с XV в. наиболее распространенным европейским огнестрельным оружием считается аркебуза, одна из разновидностей которой была известна в России под названием пищаль. Исторически известны два основных ее типа: пищали «затинные» — крепостные (пушки и тюфяки), относящиеся к оборонительно-позиционному артиллерийскому оружию, и собственно ручное огнестрельное оружие. В русской армии Московского царства использовались пушки самых разных родов и видов (от 70 до 100), а количество калибров достигало тридцати, В XVI в. артиллерийские орудия стали значительно легче, улучшилась их дальнобойность и по своим тактико-техническим данным они уже резко отличались от более ранних образцов. Пушками малого калибра можно было стрелять на 600 м, а большого калибра — на 1000 м [8]. «Затинные» пищали небольших калибров могли использоваться и как оружие «ручного боя». Возможно, что именно такими орудиями были вооружены казаки Ермака: в Кунгурской летописи содержится сообщение о «трех полковых пушках», которые они взяли с собой в поход. Пушка «полковая фалконет вострой» весила 1/2 пуда, а свинцовое ядро для нее — полфунта. На наш взгляд, для тех условий, в которых проходил поход, этот вес может считаться вполне приемлемым. Есть данные о том, что в строгановской коллекции долгое время хранилась «затинная пищаль» с дарственной надписью Ермаку, однако подлинность этих известий оспаривается историками [9]. В последующее время в Сибирь из европейской части России «затинные пищали» завозили в незначительном количестве и использовали главным образом в городах в качестве позицион-но-оборонительные орудий. В конце XVII в. даже в главном сибирском городе Тобольске было всего 20 орудий, Таре — 18, Березовске — 10, Сургуте — 6, а в других городах и того меньше [10]. Их техническое несовершенство компенсировалось психологическим воздействием «огненного боя» на противника, и этого порой было достаточно для обороны города или острога.

К моменту появления русских практически все народы, проживавшие на территории от берегов Оби до крайнего северо-востока Сибири, освоили строительство фортификационных сооружений и имели опыт как их обороны, так и штурма. Очень часто, терпя поражения от казачьих отрядов в открытом бою, местное население скрывалось в «острожках», как их называли русские по аналогии со своими укреплениями. Более подробные данные об этих острожках могут дать целенаправленные археологические исследования, которые ведутся в отдельных районах Сибири [11]. Краткие, но интересные описания тактически многообразных комплексов обороны встречаются и в письменных источниках.

170 О.А.Митъко

Например, городок даурского князя Гайгудара имел три линии стен, которые были укреплены земляными валами и двумя рядами круговых рвов, а вместо ворот под стенами проделаны своеобразные выходы — «подлазы» [12]. Многорядная система стен, бастионных выступов для флангового обстрела, рвов и валов, не имеющих через них постоянных переходов, окружала и остяцкие «крепостьцы», что свидетельствовало об умении обских народов вести фортификационные войны [13]. В их фольклоре постоянно упоминаются «ледяные городки» и землянки с подземными ходами, по которым можно было скрыться в случае нападения врагов.

На северо-востоке Сибири еще задолго до прихода русских существовали военные укрепления временного и постоянного типа, позволявшие организовать оборону при внезапных нападениях и набегах. Даже полевые станы кочевников-оленеводов укреплялись заслонами из саней. Это давало возможность выдержать непродолжительную осаду, хотя против огнестрельного оружия подобная ограда не могла служить надежной защитой. Для строительства крупных и долговременных оборонительных сооружений выбирались малодоступные скалы и острова, откуда защитников было трудно выбить ружейным боем, а умелое использование местности при активной обороне позволяло выдержать длительную осаду с приступом. Острог юкагиров на Алазее был «поставлен велик, в обе стороны человеку добру из лука стрелять мочно», в нем находилось 200 воинов — «больших мужиков». В стенах были проделаны «ворота и бойницы», через которые юкагиры отстреливались из луков от наступавших русских. Острог удалось взять лишь при помощи особых щитов, за которыми укрывались шедшие на приступ казаки. У охотских ламутов острожки были «деревянные и обсыпаны хрящем» и «дресвою», для того чтобы «ружье не няло». Как писали казаки о них, «без пушечного бою и без щитов приступом имать их нужно» [14].

На Камчатке были известны укрепления округлой и четырехугольной формы, причем их строили, как правило, на сопках высотой более 60 м, куда попасть можно было лишь по узким тропам с помощью лестниц и ремней. Для защиты от огнестрельного оружия возводили мощный каменный вал и высокую стену, иногда даже вторую заградительную стену из кольев, жердей и бревен; в стенах сооружали бойницы. А чтобы сделать острожек еще более неприступным, гору в течение всей зимы поливали водой. У коряков, по письменным источникам, был даже острог с девятью башнями. В 1751 г. отряд казаков пытался взять одно из подобных укреплений, но защищавшие его коряки отсиделись, а затем, совершив вылазку, преследовали казаков [15]. Однако, несмотря на надежную, судя по описаниям, фортификационную систему, казакам удавалось захватывать острожки без особых для себя потерь, чему в первую очередь способствовали частые междоусобицы. Подойдя к укреплению, нападавшие могли не опасаться, что его «седельцам» могут прийти на помощь. Напро-

Люди и оружие 171

тив, по сообщению С. П. Крашенинникова, соседи часто радовались их гибели и «смотрели с удовольствием, как казаки на приступах действуют» [16].

Несмотря на свой боевой опыт, большинство сибирских народов не обладало достаточным тактическим умением, необходимым для захвата хорошо укрепленных русских острогов. А между тем в самых разных источниках упоминается о вспомогательных штурмовых средствах. Так, при нападении на острожки и зимовья тунгусы использовали крюки. В сражении при Мотыхлее в 1651 г. казаки отбили «10 крюков костяных, 2 крюка железных, и теми крючьями иноземцы хотели зимовье разволачивать» [17]. По всей видимости, эффективность этих и подобных им штурмовых средств была недостаточно высокой. В этом отношении русские служилые люди превосходили их в умении не только быстро строить надежную оборону, но и защищать ее. Исторические документы и археологические исследования свидетельствуют, что за всю историю освоения Сибири ни один из крупных и хорошо укрепленных русских острогов прямым штурмом захвачен не был [18].

Как правило, при осаде русских укреплений применялись те же тактические приемы, которые уже были отработаны в ходе многочисленных междоусобных войн. Например, коряки при нападении часто использовали тактику выманивания осажденных подальше от острога, в то время как другой отряд нападал на него. Однако этот достаточно сложный тактический прием требовал слаженности действий всех групп, в противном случае штурм мог закончиться полным провалом, что, например, и случилось при осаде Большерецко-го острога в 1710 г., где держали оборону 70 казаков. Половина из них были высланы на вылазку, которую они провели настолько стремительно и неожиданно, что нападавшие, численно превосходившие осажденных в несколько раз, обратились в паническое бегство. В результате «погибель их столь была велика, что реки запрудились трупами» [19].

Более эффективным был другой тактический прием, также хорошо апробированный в междоусобных войнах: в неприятельские острожки коряки врывались в ночное время, поскольку ночных караулов у камчадалов не было. По сообщению С. П. Крашенинникова, главная задача заключалась в том, чтобы взбежать к юрте и встать над окном с палкой или чекушей, поскольку осажденные выходили через окно по одному человеку и осаждавшие могли их бить и вязать [20]. Однако захватить подобным образом русские остроги не удавалось, а необходимых для штурма «проломных» пушек ни у степных, ни у таежных жителей Сибири не было. Возможно, что у Кучума могли быть одна или две пушки, привезенные в Кашлык из Казанского ханства до занятия его русскими, но сведений об их использовании в боевых действиях нет. Лишь маньчжуры, осаждавшие в 80-х гг. XVII в. Албазинский острог, имели большие и малые пушки китайских и европейских образцов («пушки рыжих варваров»), при которых были гол-

172 О.А.Митъко

ландские инструкторы-артиллеристы, переодетые в китайское платье [21]. Иногда небольшие острожки с малочисленным гарнизоном, защищавшие русские деревни, удавалось захватывать енисейским кыргызам, умевшим ходить на приступ «за щитами» [22]. Укрываясь за ними, они обстреливали «огненными стрелами» деревянные стены либо обкладывали их хворостом и дровами и поджигали. Причем для нападавшей стороны пушки всегда были вожделенной добычей, которую иногда удавалось захватить. Летом 1666 г. кыргызский князь Ереняк произвел набег на Удинский острог, расположенный в Канской земле, и завладел, помимо прочего имущества, «пушечной казной», которую позднее удалось отбить казакам атамана Елисея Тюменцева [23].

А в 1673 г. кыргызы, осадив Ачинский острог, потребовали у его защитников выдачи пушек и пушечных снарядов. После того как острог был подожжен, служилые люди, вынуждены были бежать в Мелесский острог, закопав перед этим артиллерию в «землю на лугу» [24]. Однако даже если кыргызам удавалось захватить орудия, в боевых действиях они их не использовали: сдерживало, очевидно, не столько отсутствие опыта в обслуживании пушек, сколько недостаток необходимого припаса, и в первую очередь пороха. Во всяком случае, во всех последующих переговорах с русской администрацией эти трофеи служили постоянным предметом обсуждения и торга. После похода русских отрядов в 1680 г, кыргызы вернули две пушки, захваченные в Ачинском остроге, но еще долго между обеими сторонами шел спор о лошадях, на которых необходимо было везти орудия в Красноярск [25].

Главным противником удаленных русских гарнизонов, перед которым оказались бессильны пушки и крепкие стены, была длительная осада, приводившая к голоду и нехватке боезапаса: свинца и пороха. В документах XVII-XVIII вв. приводятся сведения об участии народов северо-востока в длительных осадах русских гарнизонов. О нападении юкагиров сообщалось, что «...к острожку сделав оне семь щитов деревянных, приходя приступали, и травой огнем сжечь хотели...», но не взяв его, пытались «заморить голодной смертью» [26].

Часто «оголодав и оцынжав» защитники сами покидали остроги, предварительно уничтожив их, как, например, Анадырский острог, просуществовавший около 120 лет. В случае возникновения опасности со стороны серьезного противника применялись срочные меры к укреплению городов и острогов. Так, например, в 1626 г., когда ожидалось нападение на Енисейск, в кратчайшие сроки был поставлен новый острог и «надолбы крепкие» вокруг него, новая башня и ворота, починен старый острог, а на дальних подступах к городу спешно построен острожек. По просьбе енисейского воеводы из Тобольска прибыло подкрепление служилых людей и артиллерии [27].

Менее эффективным было полевое использование пушек, и в этом отношении положение в Сибири ничем не отличалась от общероссийской ситуации,

Люди и оружие 173

где их применяли чаще всего при обороне или взятии городов. Во время походов против крымских татар артиллерия не имела практического значения, поскольку не успевала за быстрыми маневрами конницы [28]. По этой же причине и сибирские казаки в походы ходили «со всяким огненным боем», но обычно в обоз брали от одного до трех орудий малого калибра, но не более, поск-ольку везти их по бездорожью было тяжело [29]. Примеров удачного использования орудий известно немного. В 1678 г., отбив осаду, краснояр-цы под руководством В. Многогрешного ходили в степь с пушками и во многом благодаря артиллерии заставили кыргызов отступить. А через два года отряд под командованием Р. Старкова и И. Гречанинова, насчитывавший более тысячи человек при двух пушках, был отправлен в поход на Кыргызскую землю. Однако гоняться с артиллерией по степи за кыргызами было трудно, и ее часто оставляли в обозе, отправляя в набег на кочевки конницу. Кыргы-зы успевали уйти со всеми своими юртами, но, однажды были настигнуты и вынуждены принять бой. В ходе сражений 5 и 7 февраля, благодаря удачно выбранной позиции, служилые люди «киргизов из пушек побили и переранили многих» [30]. Вероятно, решающую роль сыграл правильный выбор времени для активных военных действий. Как сообщается в источнике, «...идти де им служилым людем на неприятелских людей удобно зимним временем, в генваре месяце, для того, что у них в те поры бывают за лошадьми и за иным скотом остановка, что де в то время у них всякой скоттелитца и застать их киргиз на месте, где кочюют, мочно». Также учитывалось и то, что зимой у степняков резко сокращались возможности для тактических маневров конницы. Предписывалось в поход «на киргиз ратным людем достойно быть зимним путем Офонасьева дня (14-27 ноября), для того, что киргизам со свей землицы в калмыки и в иные землицы за большими снеги и за Саянский камень уйти нельзя». По мнению сына боярского Федора Шульгина, присланного в 1683 г. из Тобольска в Томск для расследования, одной из причин неудачного похода письменного головы И. Суворова на кыргызского князя Ереняка послужило то, что он «ходил летом, а не зимою, мимо указу» [31].

Как и в европейской части России, в Сибири общепринятым правилом было расположение орудий на речных судах. В одном из преданий эвенков сообщается о «казачьей хитрости»: «Русские построили плот, на нем поставили палатки, привязали белого коня и впереди поставили пушку... Увидели ламуты вещи невиданные: белый дом и белого редкостного зверя. Вышли все, скучились, глаза протирают, уши поглаживают. Вдруг русские выстрелили, и убили их добрую половину» [32].

Для дальних, длившихся не один год походов гораздо большее значение имело даже не число взятых с собой пушек, а количество оружейного припаса к ним. Так, отряд В. Д. Пояркова, посланный на Амур и насчитывавший 132 человека, был вооружен «пушкой железной на вертлюге, ядром полфунта 8

174 О. А. Митько

золотников, да к той пушке 100 ядер свинцовых, да пороху весом против ядра на 100 выстрелов пуд полосмнадцать фунта 16 золотников, да ручного пороху про запас служивым людем питанного и пушечного на пищали в прибавку и обоево 8 пуд 16 фунтов, а свинцу тож» [33].

В условиях походной жизни и постоянных стычек более эффективным было ручное огнестрельное оружие. В России получили распространение пищали «ручницы» (длинноствольные фитильные ружья), которые иногда называли самопалами, и «завесные» пищали, или карабины. «Ручницы» составляли вооружение пехоты, в царствование Ивана Грозного ими были вооружены не только стрельцы, но и «даточные» люди —- войско, выставляемое населением. «Завесные» пищали, появившиеся во второй половине XVI в., можно было носить за спиной на ремне; предназначались они для вооружения конницы. Кроме этого, использовали трехствольные и двуствольные пищали, а также «недомерки», или короткие пищали. В первой половине XVI в. в Европе в употребление вошли мушкеты, также относящиеся к фитильным ружьям, стрельба из них могла вестись только с упора, для чего употреблялась специальная подставка — сошки. Русские стрельцы в качестве таковых использовали бердыши. Мушкеты с фитильным замком оставались на вооружении русского войска до конца XVII столетия, однако параллельно с ними применяется новая конструкция для воспламенения заряда, так называемый ударно-кремневый замок [34]. Их появление дало толчок к широкому распространению ручного огнестрельного оружия и позволило разработать его новые разновидности — ружья с облегченным и укороченным стволом и пистолеты, первоначально предназначенные для кавалерии. Петровские преобразования в армии привели к введению новых образцов единообразного оружия. В начале XVIII в. иностранцы поставили для русской армии 115 тысяч «амстердамских» ружей и пистолетов. Но и русские образцы 7-линейной «фузеи» с кремнево-батарейным замком, удобным прикладом и багинетом, прообразом знаменитого штыка, ничем не отличались от английских, французских и итальянских ружей, и лишь во внешней отделке можно было уловить некоторую разницу [35].

В Сибири русское служилое население было вооружено самым разнообразным ручным огнестрельным оружием, причем долгое время использовались преимущественно ружья с фитильным замком. Остатки подобного ружья были обнаружены в оружейном кладе у с. Джазатор в Горном Алтае, где вместе с двумя кольчугами находился железный ствол фитильного ружья длиной 113 см, калибр ствола 14,5 мм. Справа на казенной части приварена полка для затравочного пороха [36]. Подобная конструкция спускового механизма известна под названием «сибирское фитильное ружье с пружинным замком» [37]. По мнению авторов публикации джазаторского клада, речь может идти об азиатском, или восточном, типе фитильного замка. В русском войске и, в частности, в Сибири, он использовался в XVII в., а в Средней Азии сохранился до конца

Люди и оружие 175

XIX в. [38]. Лишь в XVIII в., вместе с введением единообразного обмундирования, на вооружение сибирских казаков поступили гладкоствольные ружья, малокалиберные винтовки персидской и турецкой работы («турки») с дамаско-выми стволами и винтовки «троицы» [39].

Хорошо известно, что эффективность стрельбы первых образцов огнестрельного оружия была невысока, обращение с ним сложным и кропотливым. Обычной нормой во время сражений считалось 12-16 выстрелов, а в дождливую погоду стрелять из пищалей было и вовсе невозможно. При этом убойная дальность стрельбы составляла всего 100-120 м [40]. Практически по всем показателям (весу, меткости стрельбы и скорострельности) пищали значительно уступали лукам. Лишь по пробивной силе пищальная пуля обычно превосходила стрелу, хотя и ненамного. Долгое время именно это качество огнестрельного оружия оставалось его единственным преимуществом. Вес фитильного оружия достигал 6-8 кг, а само обращение с ним требовало от стрелка ловкости, внимания и хорошей «боевой» подготовки. Орудуя одновременно порохом, зажженным фитилем, подставкой и самим мушкетом, он должен был быть очень осторожен, так как не было никакой гарантии от случайной вспышки пороха или непреднамеренного выстрела. Но наиболее явным недостатком стрельбы как из мушкета, так и пищали была крайне низкая скорострельность. Если лучник в течение минуты выпускал без прицеливания до 12 стрел, то стрелок из мушкета мог стрелять с интервалами лишь в несколько минут, в лучшем случае — две минуты, поскольку ему приходилось выполнять для подготовки к каждому выстрелу до сотни приемов [41]. Эта «слабая» сторона огнестрельного оружия была подмечена и умело использовалась при стычках с русскими отрядами. В хантском фольклоре упоминается: «Ружья раньше были — один целится, другой порох насыпает, а третий стреляет. Ханты в это время троих убивали из луков» [42].

Кремневое гладкоствольное ружье также не отличалось высокими баллистическими качествами: максимальная дальность прицельной стрельбы была 300 шагов, но вероятность попадания с такого расстояния была незначительной и огонь на поражение обычно открывали не более чем с 200 шагов. Скорострельность, по сравнению с мушкетом и пищалью, хотя и была выше, но все же составляла всего 1-1,5 выстрела в минуту [43]. И в этом отношении кремневое гладкоствольное ружье также проигрывало луку. Повысить скорострельность можно было лишь путем долгих тренировок, которым много времени уделялось в регулярных европейских армиях. В частности, «Прусский воинский Устав» требовал от обученного солдата выполнять до 4 выстрелов в минуту, но, вероятно, холостыми патронами. В результате, по данным Г. Дельбрюка, уже в начале XIX в. прусские солдаты могли делать боевыми патронами до 4 залпов без прицеливания, а хорошо подготовленные стрелки успевали выстрелить 5-6 раз в минуту [44]. Подобные виртуозы были и в русской

176 О.А.Митъко

армии. В работе В.Е. Маркевича приводится сведение о казаке, который смог выстрелить без прицеливания 6 раз в минуту [45].

Появившееся нарезное кремневое оружие имело почти в три раза большую дальность стрельбы (до 800-900 шагов), но при этом его скорострельность намного уступала гладкоствольным ружьям. Из-за каналов в стволе заряжать с дула нарезное ружье было гораздо труднее и на один выстрел требовалось около трех минут [46].

Принятая на вооружение при Петре I фузея отличалась от более ранних типов ружей конструкцией ствола и более совершенной системой кремневого замка. Ее вес, в зависимости от сорта и качества дерева, из которого изготовлялось ложе, колебался от 5 до 6 кг. Дальность стрельбы не превышала 300 шагов, а удовлетворительная меткость огня составляла веете же 100-120 шагов, но пробивная сила этого оружия была довольно высокой. В середине XVIII в. при испытании пуля из солдатской фузеи с расстояния 43 м пробила насквозь 12 из 17 железных кирас, а еще в пяти остались большие вмятины [47].

Как свидетельствует опыт европейских войн XVI-XVII вв., прямое попадание пули, выпущенной из фитильного ружья, пробивало любую металлическую защиту толщиной до 1 мм и даже более. Начиная с эпохи раннего средневековья защитное вооружение, изготовленное как из органических материалов, так и из металла (кольчуги, чешуйчатые, ламеллярные, пластинчатые панцири и шлемы), имелось у многих сибирских народов [48]. Их реконструкция основывается на находках в археологических памятниках отдельных элементов, сохранность которых не всегда удовлетворительна, а определение размеров, прежде всего толщины и веса пластин, чаще всего приблизительны. Несмотря на высокую оценку защитных свойств доспехов сибирских народов, у нас нет оснований считать, что они были прочнее и надежнее европейского рыцарского защитного вооружения.